В углу Иван заметил Серегину дорожную сумку. Подошел, открыл. Все вещи на месте, и не похоже, чтобы друга ограбили. И все же он мертв.
«Надо сматываться отсюда, – понял Иван. – Не хватало еще, чтобы меня замели тут со свежим трупом. Доказывай потом ментам, что я бы Серегу и пальцем не тронул!»
Да, надо было уходить, но уйти он не мог. Если он уйдет сейчас – Серегу ему больше не увидеть. И никогда не узнать, что с ним случилось. Может, его нашли родственники одной из жертв? Может, его, Ивана, тоже ищут? Да, уходить надо было как можно быстрее, но он не мог, просто не смел оставить друга здесь в такой жалкой позе, на скомканных простынях – холодного, мертвого, униженного. Да, униженного, потому что смерть – это величайшее из унижений, которое может испытать человек. Эта мысль впервые пришла ему в голову. Раньше он о смерти не думал.
– Дай я хоть штаны тебе застегну, – обратился он вслух к другу. – Что я еще для тебя могу сделать?
Ты уж прости, мне надо уходить.
Он рывками натягивал на Серегу джинсы. Пришлось перевернуть его на бок, чтобы завершить дело.
И тут он вдруг заметил то, чего не углядел при первом осмотре тела. На левой ягодице виднелся крохотный прокол, окруженный синеватым вздутием. Будто укус какого-то насекомого. Иван остолбенел. Хотел прощупать вздутие, но тут же отдернул руку. Обернул палец уголком простыни и только тогда решился нажать. Под пальцем ощущалось явное затвердение.
– Укольчик, – пробормотал Иван. – Укольчик или укус. А скорее всего все же укольчик.
Он глазам своим не верил, он ничего не понимал.
Поднялся с постели, застегнул на Сереге джинсы, прикрыл его простыней. Погасил везде свет, вышел из квартиры и захлопнул дверь.
Серегина бабка на этот раз не была предупреждена звонком о его визите и потому не открывала еще дольше. Иван нервничал, озирался, и все это время дверной глазок был темен – бабка рассматривала его.
Потом все же открыла:
– Опять ты?
– Да, я от Сереги. – Иван втиснулся в прихожую, не дожидаясь приглашения. – Такие дела, он в аварию все же попал!
– А я что говорила? – охнула старуха. – Жив?!
Что с ним?! Да говори ты, идол!
– Жив, жив, но чужую машину разбил. Иномарку. Давайте скорее деньги, иначе его оттуда живым не отпустят. Его бить собираются.
Бабка молниеносно принесла ему пакет, Иван даже не успел углядеть, где она его прятала. Он выхватил у старухи деньги, стараясь на нее не глядеть. С трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться, как истеричная женщина. Руки все еще тряслись. Бабка давала ему наставления:
– Как только расплатится – пускай сразу едет ко мне! Ты понял, Ваня?!
– Понял, понял, побегу я!
– Оглашенные вы оба! – крикнула ему вдогонку старуха. – Приходите вдвоем! Понял меня?!
Иван не ответил. Он уже был на улице. Застыл на секунду на крыльце, огляделся и пропал в темноте.
Весь следующий день Иван провел не выходя из квартиры. Танька старалась показать себя хорошей хозяюшкой – приготовила ему обед, выстирала единственную рубашку, высушила ее утюгом. Обед он съел, рубашку надел, но спасибо сказать забыл.
Пожалуй, впервые в жизни он испытывал настоящую депрессию. Ему было даже неизвестно, способен ли он на такие перепады настроения. Оказалось, еще как способен. Танька изводилась, видя его состояние:
– Вань, ты что – жалеешь, что мы вместе?
– Что? Нет, – отвечал он, лениво всовывая докуренную до фильтра сигарету в кучу пепла, громоздящуюся в блюдце. Пепельницы у новоселов не было.
– Нет, я вижу, ты жалеешь, – вздыхала Танька. – Тебе жаркое не понравилось?
– Что? Нет, понравилось.
– Ну, ты заладил «что, да, что, нет…», – разозлилась она. – По-человечески можешь сказать – что с тобой творится?
– Да ничего, – вяло ответил он.
– Надо так тебя понимать, что ты не поедешь со мной забирать вещи?
– Слушай, я не хочу встречаться с твоей мамочкой, – отмахнулся он. – И на фига тебе забирать все вещи? Возьми пару платьиц, и дело с концом.
– К твоему сведению, я платьиц не ношу! Если бы ты больше обращал на меня внимания, увидел бы, что я предпочитаю джинсы!
– Ну и зря. Мне нравятся девушки, которые носят платья. – Он сказал это только ради того, чтобы ее поддразнить.
Ответ был неожиданный:
– Тогда дай денег, и я куплю себе платье! – заявила она, ничуть не заревновав его к другим «девушкам». – Долларов сто пятьдесят, максимум двести на приличное платье хватит.
– С ума сошла?! – возмутился Иван. – Такие деньги на тряпку?
– Ну, вот ты и оживился! – Танька посмеивалась, натягивая джинсы, застегивая куртку. – Не нужно мне это платье, пошутила. Ладно, сиди дома, если ты такой ленивый. Я соберу шмотки и привезу их на такси. И тебе бы не мешало забрать свои вещи. Куда это годится – иметь одну рубашку?!
Сколько раз в неделю прикажешь ее стирать?
Она была права, конечно, но в том-то и беда, что вещи Ивана остались у матери. Все свое бродяжье имущество они с Серегой забрали с последней съемной квартиры и увезли с собой в Эмираты. Вещей у них было немного, парни не слишком старались наряжаться. Серегины вещи остались на «Соколе»…
А сумки Ивана – у матери. К матери ему ехать вовсе не хотелось. Он лениво буркнул в ответ что-то вроде «сам разберусь», и Танька ушла.
Как только она закрыла за собой дверь, Иван поднялся и тоже стал собираться в дорогу. Он решил навестить общагу, в которой была прописана Алия. Скорее всего там отыщется какой-то ее след.
Половину прошедшей ночи он не спал – перебирал в уме все подробности их с Серегой деятельности, вычислял потенциальных врагов, пытался распутать весь этот клубок. Но ничего у него не вышло, ничего не прояснилось, кроме одной детали – коробочки со шприцем, которую он нашел в сумке у Алии. Конечно, шприц мог быть у любого. Наркоманов и диабетиков в Москве, слава Богу, достаточно. Но ни тех ни других среди их немногочисленных знакомых не было. А вот шприц у Алии был.